ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ

Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.

Отёска стен и прирубка косяков - Когда на доме не достаёт окон и дверей, красивое высокое крыльцо ещё только в воображении, приходится подниматься с улицы в дом по трапу.

Дифференциальные уравнения второго порядка (модель рынка с прогнозируемыми ценами) - В простых моделях рынка спрос и предложение обычно полагают зависящими только от текущей цены на товар.

Э. МакКормак. Когнитивная теория метафоры. 34 страница

Предыдущая 27 28 29 30 31 32 333435 36 37 38 39 40 41 42 Следующая

Что заставляет говорить о сопоставлении людей с компьютерами как о метафоре, а не просто как об аналогии? Мы не понимали бы компьютерную метафору, если бы не могли осознать сходства между людьми и компьютерами. Различия не препятствуют аналогии, поскольку наиболее плодотворные аналогии не предполагают изоморфизма, то есть не требуют однозначного соответствия между всеми составными частями. Хотя метафоры предполагают аналогии между свойствами и частями своих референтов, их характерной чертой является странность соположения их референтов. Если мы утверждаем, что метафоры отличаются от аналогий, мы должны более тщательно исследовать природу этой «странности». Необходимым условием метафоры является существование определенного сходства между членами метафоры, но я постараюсь в дальнейшем показать, что аналогия ни в коей мере не является достаточным условием.

Исторические варианты компьютерной метафоры. Попытки пролить свет на природу человека с помощью механической метафоры — отнюдь не феномен двадцатого столетия, поскольку Ламетри свое произведение «Человек-машина» опубликовал еще в 1748 г. Многие из тех, кто не читал его, полагают, что Ламетри всего лишь сравнил человека с механическим устройством, подобным часам. Как видно из следующей ниже цитаты, это и в самом деле так, но он также признавал, что «человек — это такая сложная машина, что невозможно заранее составить себе сколько-нибудь ясное представление об этой машине и, следовательно, невозможно дать ей определение», так что он прибег к целому ряду разнообразных метафор [7, р. 89]. Сначала строго механическая метафора:

Человеческое тело — это часы, огромные часы, сделанные с таким искусством и изобретательностью, что если колесико, отмечающее секунды, вдруг остановится, минутное колесико будет все равно продолжать свое вращение, и точно так же четвертьчасовое колесико и все остальные будут

вращаться в случае выхода из строя (из-за ржавчины или по какой-либо другой причине) первых колесиков. Не по сходной ли причине закупорки некоторых кровеносных сосудов еще не достаточно для того, чтобы разрушить или уменьшить двигательную силу, заключенную в сердце как основной пружине машины: напротив, жидкость, объем которой уменьшился вследствие сокращения пути, пробегает его тем быстрее, уносимая как бы новым течением, и сердечная деятельность усиливается благодаря сопротивлению, которое она встречает в оконечностях сосудов? [7, р. 141].

Ламетри уподобляет воскрешение в памяти каких-либо идей состоянию садовника, который, зная растения, «вспоминает все стадии их роста при взгляде на них» [р. 107]. Он сравнивает возникновение в мозгу образов с «волшебным фонарем» [там же]. Даже «душа» описывается как «осветительный прибор» (enlightened machine) [p. 128]. Однако, сравнивая человеческое тело с машиной, Ламетри увлекается биологической стороной метафоры, когда утверждает, что мозг обладает мускулами для мышления и для того, чтобы лучше узнать человека, мы должны обратить взор не только к машинам, но также и к животным.

Таким образом, различные состояния души всегда соотносятся с различными состояниями тела. Но чтобы лучше показать эту зависимость во всей ее полноте и причинной обусловленности, воспользуемся сравнительной анатомией; сопоставим органы человека и животных. Как может быть познана природа человека, если нам не будет позволено пролить на нее свет путем точного сопоставления структуры человека и животного?

Вот тезис, неожиданный для тех, кто лишь понаслышке знает о метафоре Ламетри, сравнивавшей человека с машиной; «машина» Ламетри — это машина из плоти и крови, понять которую можно не только путем обращения к механическим частям устройства, но и путем сопоставления с животными. Таким образом, рядом с компьютерной метафорой стоит метафора-близнец «Человек — это животное». Быть может, наиболее захватывающей идеей Ламетри была его мысль о возможности обучить человеческому языку обезьян, что углубило бы наше знание природы человека. В основе этой идеи лежал успешный опыт обучения языку глухонемых, и небезынтересно отметить, что идея Ламетри предвосхитила опыты с Уошо и Ланой почти на 250 лет.

Но имея в виду значительное сходство между обезьяной и человеком, а также то, что ни одно из известных нам животных не напоминает человека своими внешними и внутренними органами столь разительно, как обезьяна, я был бы удивлен, если бы речь была совершенно недоступна для обезьян 17, р. 101].

Современная версия сочинения Ламетри «Человек-машина», а именно «Метафорический мозг» Майкла Арбиба, эксплицитным образом провозглашает упомянутую двойную метафору (человек как машина и как животное) в качестве основы понимания человека.

Мы хотим понять, как люди мыслят и поступают; в частности, мы хотим понять роль мозга в мышлении и поведении. В некоторых отношениях мозг человека подобен заложенному в робота компьютеру, в других он более схо-

ден с мозгом лягушки. Мы ставим своей целью пояснить возможное понимание мозга с помощью двух метафор: кибернетической метафоры «Люди — это машины» и эволюционной метафоры «Люди — это животные». Мы не собираемся недооценивать различия, но надеемся, что и сходства окажутся достаточно поучительными.

Таким образом, называя эту книгу «Метафорический мозг», мы не имеем в виду, что воплощенное в ней понимание мозга в каком бы то ни было смысле менее «реально», чем понимание, воплощенное в других книгах, — скорее мы просто указываем эксплицитным образом на ту помощь, которую оказывает нам эта метафора, а также хотим предотвратить недоразумение, которое возникает, когда метафору принимают за реальность [1, р. VII].

Будучи продуктами эволюции, биологические аспекты человека должны описываться с помощью любой метафоры или ряда метафор, способствующих постижению человеческой природы. Там, где Арбиб использует для объяснения биологической природы человека двойную метафору «Люди — это машины» и «Люди — это животные», Пылышин пользуется только компьютерной метафорой — «Познание имеет характер вычисления», — рассматривая животную природу человека как проявление того, что он называет «функциональной архитектоникой» разума. Пылышин говорит о «вычислении» и разуме на двух уровнях: (1) теоретические требования для вычисления (разум) и (2) биологические структуры и процессы, связанные с мозгом, которые выполняют вычисление. Это соответствует «программному обеспечению» и «аппаратному обеспечению» компьютера. Но и это разграничение не устраняет трудностей, с которыми сталкивается Пылышин при объяснении интенциональности и сознательности, проявляемых людьми при формировании осознанных целей, изменяющих их мышление.

Буквальный вариант компьютерной метафоры. Более удивительным, чем попытка Пылышина включить биологический компонент в функциональную архитектонику вычислительных механизмов мышления, является то, что он настаивает на буквальной интерпретации компьютерной метафоры.

Возможность описания вычислительной работы и познания в одних и тех же абстрактных терминах устраняет причину, которая вынуждала бы нас рассматривать соответствующее сопоставление как только метафору, в противовес его буквальному толкованию. Несмотря на широкое распространение компьютерной терминологии (например, такие термины, как «запоминающее устройство», «процесс», «операция»), большая часть такого словоупотребления связана хотя бы с некоторой метафорической окраской. Наблюдается нежелание трактовать вычислительную работу как буквальное описание мыслительной деятельности, а не просто как эвристическую метафору. Отказ от буквального толкования компьютации открыл возможность для весьма широкой трактовки разнородной деятельности под рубрикой «теории информационных процессов», что в значительной части представляет существенный отход от того, что я рассматриваю как ядро компьютерной теории мышления [13, р. 114].

Пылышин хочет, чтобы мы не только представляли себе мыслительную деятельность, как если бы она была сходна по

характеру с действиями компьютера, но чтобы мы определяли познавательную деятельность как счетно-вычислительную. Это не значит, что люди и компьютеры идентичны (поскольку Пылышин предусмотрел иерархическое строение своей теории, в которой вычисление представляет собой теоретический уровень, воплощающийся либо в машинах, либо в людях); это предполагает, скорее, тождественность алгоритмов для компьютеров и для человеческого разума. Такое тождество будет естественным, если мы изменим способ наших теоретических размышлений о людях и мире. В качестве аналогии он указывает на принятие в XVII в. Евклидовой геометрии как объяснения природы пространства. Лишь во времена Ньютона аксиомы Евклида были восприняты как буквальное описание мира. Это принятие «глубоко повлияло на развитие науки»; принятие компьютерной метафоры повлияет сходным образом на теорию познания — разумеется, положительно.

«Принятие системы в качестве буквального объяснения действительности поможет ученым увидеть, что одни наблюдения в дальнейшем окажутся возможными, тогда как другие — пет. Дело не ограничивается простым утверждением, что ряд вещей происходит, «как если бы» имели место некоторые ненаблюдаемые события. Такое принятие еще и связывает теоретика серьезными ограничениями, поскольку он уже не может свободно апеллировать к существованию неких неопределенных сходств между своим теоретическим объяснением и описываемыми явлениями — как это бывает, когда он пользуется метафорическим языком. Именно свобода, которая появляется у исследователя в этом последнем случае, ослабляет объяснительную силу понятия компьютации, метафорически используемого для описания определенных ментальных функций. Если мы будем рассматривать вычисление более абстрактно как знаковый процесс, трансформирующий формальные выражения, которые в свою очередь интерпретируются в терминах той или иной области репрезентации (например, в числах), мы увидим, что представление о ментальных процессах как о вычислении может пониматься так же буквально, как представление о том, что то, что делают компьютеры системы IBM, адекватно рассматривается как вычисление» [13, р. 115].

Однако Пылышин игнорирует последствия буквального толкования Евклидовой геометрии; представления Евклида об абсолютности длины были поколеблены с появлением в XX в. теории относительности. Может ли Пылышин гарантировать, что превращение компьютерной метафоры в буквальное описание путем акта веры не нанесет вреда когнитивной науке, неоправданно сузив горизонты наших размышлений над соответствующей проблемой? Метафоры могут оказаться весьма опасными, когда мы забываем, что это — метафоры; причиной того, что у нас возникает соблазн понимать метафору буквально, часто

является ее привычность, а не какие-либо подтверждающие свидетельства. Пылышин предлагает теоретикам воспринимать компьютерную метафору буквально не потому, что есть свидетельства в пользу такого понимания, а потому, что он полагает, что оно может лечь в основу лучших теорий, более жестко ограниченных, а тем самым более фокусированных.

Вопрос о том, следует ли трактовать компьютерную метафору буквально, связан с одной из основных проблем, с которой сталкивается любая теория метафоры — проблемой проведения границы между «буквальным» и «метафорическим». До недавнего времени многие лингвисты, философы и представители естественных наук относились к метафоре пренебрежительно, как к лежащему за пределами грамматики средству, характеризующему неряшливое мышление, а не как к законному теоретическому инструменту. В глазах этих критиков, к метафоре прибегают либо мистики, стремящиеся выразить восторг моментом соединения несоединимого, либо поэты, ищущие средства для выражения своих страданий, ибо интуитивные представления и чувства не могут фиксироваться в точных терминах; когда же к метафоре обращаются естествоиспытатели, они обвиняются в том, что пользуются вязкими, неточными, фигуральными языковыми выражениями вместо того, чтобы довести свою теорию до той степени совершенства, которая давала бы возможность представить ее в более точных терминах. Однако все более распространяющееся признание того, что для теорий требуются метафоры, выдвигающие определенную гипотезу и в то же время доступные пониманию, связано с необходимостью дифференциации между метафорическим и неметафорическим, или буквальным.

Некоторые теоретики метафоры утверждают, что язык целиком метафоричен и что не существует такой вещи, как буквальный язык. Они не отрицают того, что многие метафоры утрачивают свою странность и становятся «мертвыми метафорами», но считают, что даже и эти метафоры сохраняют свое характерное свойство объединения двух различных референтов. В той мере, в какой символы выполняют репрезентативную функцию, все они суть метафоры в том смысле, что они репрезентируют объект, событие или идею, не обязательно наличествующие в момент произнесения высказывания. Если мы допускаем, что язык целиком метафоричен, то почему, стоя в каждом конкретном случае перед выбором той или иной метафоры (например, для объяснения природы узнавания), мы выбираем из всех возможных метафор именно компьютерную? К тому же, вопреки Пылышину, компьютерная метафора не может быть обращена в буквальное утверждение, поскольку между первой и вторым не существует различия. Пылышин мог бы выбрать менее «метафоричную» метафору, но он не может задаться целью найти буквальное. Такой подход не только затрудняет осмысление метафоры (у нас нет такого эталона, как буквальный язык, который помог бы нам

в этом), но и имеет неприятные следствия для теории истины. Поскольку эмпирическое оправдание метафор никогда не превращает их в нечто буквальное, мы остаемся в царстве той языковой относительности, которая не дает нам никакой зацепки в том, что могло бы восприниматься как буквальное.

С другой стороны, если мы настаиваем на различии между буквальным и метафорическим, мы должны извлечь пользу из этого утверждения, представив удовлетворительный критерий подобного разграничения. Этот критерий должен быть как лингвистическим, так и когнитивным; мы должны показать, каким образом буквальное ощущается или воспринимается как буквальное, а метафорическое — как метафорическое. Когнитивные понятия сходства, подобия и различия принимают участие в процессе познания в качестве компонентов, которые дают возможность провести соответствующие разграничения. Описание подобного познавательного процесса неизбежно требует обращения к метафорам или, по крайней мере, интуитивного различения между буквальным и метафорическим, так что обоснование критерия опять-таки ведет к порочному кругу. Единственный частичный выход из этого очевидного парадокса состоит в том, чтобы дифференцировать уровни рассуждения; когда мы говорим о различии между буквальным и метафорическим в контексте когнитивных процессов, мы с необходимостью должны обратиться к некоторому языковому метауровню. Тот факт, что моя теория метафоры на метаязыковом уровне сама является метафоричной, не обязательно означает, что на уровне языка-объекта различий между буквальным и метафорическим не существует.

Компьютерная метафора и понятийные сдвиги. Любая теория метафоры, которая признает различие между буквальным и метафорическим, должна также объяснить, в чем отличие метафор от повседневного языка и каким образом метафоры умирают и становятся частью обиходной речи. Метафоры служат катализаторами языковых изменений; метафоры предшествующего поколения становятся банальными выражениями для следующего поколения. Метафора существует как вполне обычный творческий процесс человеческого познания, который объединяет понятия, в норме не связанные, для более глубокого проникновения в суть дела. Джон МакКарти, который считается создателем термина «искусственный интеллект», утверждает, что приписывание мыслительных способностей машинам вполне законно и не должно возбраняться [10, р. 96].

Приписывать определенные «мнения», «знания», «свободу воли», «намерения», «сознательность», «способности» или «желания» машине или компьютерной программе — дело вполне законное, если такое приписывание выражает относительно машины ту же информацию, какую оно выражает относительно человеческой личности. Такое приписывание полезно, если оно помогает нам понять структуру машины, ее прошлое или будущее поведение или же облегчает ее исправление либо усовершенствование. По-

добный взгляд, быть может, никогда не является логически необходимым даже по отношению к человеческим существам, он просто выражает в достаточно компактной форме представление, какие ментальные (или изоморфные ментальным) свойства может потребовать известное нам состояние машины в конкретной ситуации. Теории мнения, знания и желания могут быть сформулированы более простым способом, когда они относятся к машинам, нежели когда они относятся к человеческим существам, а уже впоследствии они могут быть применены к этим последним. Приписывание ментальных свойств машинам известной нам структуры, таким, как термостат или действующие компьютерные системы, не составляет труда, но в высшей степени полезным оказывается его применение к сущностям, структура которых известна нам в весьма недостаточной степени [9, p. 61].

Рассуждение МакКарти существенно зависит от понимания слов «тот же самый»; в каких случаях представление о «мнениях» и т. д. выражает ту же самую информацию в отношении человека, что и в отношении машины? МакКарти приписывает термостату простые предложения со значением мнения типа «Комната слишком холодная», «Комната слишком жаркая», «Комната в порядке». Из этого, однако, не следует, что термостат понимает концепт «слишком холодно», который человек, вне всякого сомнения, понимает. Если мнение означает только определенные действия или предрасположение к действиям, то у термостата, разумеется, есть те три мнения, которые приписывает ему МакКарти. Если же мнение включает понимание и согласие с пропозицией, то тогда сомнительно, что термостат имеет мнения в том же точно смысле, что человек. Метафорическое приписывание человеческих черт компьютерам или атрибутов компьютеров людям вызывает вопрос о том, какие именно части метафоры являются общими в обоих случаях. Пылышин справедливо считает, что буквальное понимание компьютерной метафоры означает, что тождественными являются лишь некоторые черты человеческого и компьютерного вычисления. Если мозг и компьютер представляют собой пример аппаратного обеспечения функциональной архитектоники компьютерной метафоры, то тогда сходными оказываются лишь немногие физические процессы вычисления. После того, как проведена метафорическая атрибуция, следует тщательно рассмотреть вопрос о том, насколько далеко простирается сходство между двумя референтами метафоры. Некоторые критики искусственного интеллекта утверждают, что, поскольку разумные человеческие существа могут ощущать боль, а компьютеры, как можно полагать, боли ощущать не могут, компьютеры, следовательно, не могут быть разумными существами. Но подобное рассуждение предполагает, что если нечто обладает разумом, то оно непременно должно обладать и всеми другими свойствами, которыми обладает человек. Дэниэл Деннетт показал, что задаваться вопросом, ощущают ли компьютеры боль, в ходе доказательства того, что компьютеры имитируют деятельность человеческого разума, — все равно, что интересоваться, известны ли компьютерам по опыту ураганы, по-

скольку они также могут их моделировать¹. Если машина имеет мнение в смысле предрасположенности к действию, она не обязана обладать еще и другими качествами, которыми обладают люди, также имеющие предрасположенности к действию (то есть мнения).

В 1950 г. А. М. Тьюринг изобрел концептуальную игру, названную имитационной, которая предполагала отождествление компьютеров и человеческого разума [14]. Один из участников игры с помощью вопросов должен отгадать, кто из двух людей, находящихся от него в отдалении, женщина, а кто — мужчина. Он задает вопросы и получает ответы при помощи телекоммуникатора. Когда один из находящихся в другом помещении участников заменяется компьютером, «вопрошатель» не замечает разницы. Машина может оказаться столь же разумной и столь же похожей на человека, как подлинный участник-человек. В кругах, связанных с искусственным интеллектом, эта концептуальная процедура, игра в имитацию, получила известность под названием «теста Тьюринга». Если в каком-нибудь вопросе, связанном со свойствами компьютера, мы не можем отличить результата, выдаваемого машиной, от результата, полученного от человека, то вправе приписывать компьютеру атрибуты человека.

Метафоры могут быть опасны не только тем, что они соблазняют нас думать, что то, на что они намекают, существует в действительности, но и тем, что они наталкивают нас на мысль, что свойства, присущие каким-либо референтам метафоры, также присущи и другим ее референтам. Если люди и компьютеры обладают памятью и мнениями, то это метафорическое словоупотребление может ввести нас в заблуждение, заставив полагать, что в компьютере могут быть обнаружены свойства человеческой памяти или же что понятие мнения у человека должно пониматься ограниченно как предрасположение к действию, поскольку именно такое ограниченное понимание уместно по отношению к компьютеру. Метафорическое олицетворение, существовавшее, вероятно, со времени возникновения человеческой речи, получило широкое распространение в науке о компьютерах. Примитивные культуры часто олицетворяют природные объекты, наделяя их божественным статусом; возможно, что это обожествление переместилось из природы в технологию. В лабораториях, а позднее в научно-фантастических романах и фильмах, компьютеры стали получать собственные имена. Раздел, посвященный программе компьютера Винограда, в недавнем введении в компьютерную технику носит название «ШРДЛУ» [2, р. 134 и сл.].

Метафоры позволяют нам расширить наши знания путем соположения нормально не связанных референтов, что наводит на мысль о сходстве некоторых свойств референтов. Другие свойства референтов остаются различными. Проведение границы

¹ См. [3]. Деннетт также полагает, что «боль» представляет собой смешанное понятие.

между теми свойствами, которые обнаруживают сходство, и теми, которые обнаруживают различие, требует от тех, кто сталкивается с новыми метафорами, напряженной работы воображения и восприятия. Что касается компьютерной метафоры, то многие сходства между компьютерами и людьми очевидны — и те, и другие умеют складывать, вычитать и умножать; и те, и другие умеют принимать решения; и те, и другие умеют хранить информацию и участвовать в ее поиске; и те, и другие могут научиться узнавать новые схемы; и те, и другие могут обрабатывать текст. Но могут ли и те, и другие мыслить? Если мышление определяется в терминах только что перечисленного неполного списка выполняемых и теми, и другими функций, то компьютеры, несомненно, мыслят. Если, однако, исходить из того, что мышление предполагает воплощение вычислительного механизма в некотором биологическом организме, то компьютеры, очевидно, не мыслят [5].

Данную проблему можно рассматривать и с точки зрения компьютера и считать, что мышление имеет место только в том случае, если мыслящее существо следует определенным формальным правилам. Поскольку многое из того, что считается в человеческой среде мыслью, основано на случайных ассоциациях, а не на применении формальных правил, критик мог бы утверждать, что компьютеры мыслят в гораздо более частых случаях, чем это делают люди, и что можно говорить о рациональном мышлении людей лишь эпизодически, когда люди подражают компьютерам, стремясь строго следовать формальным правилам.

Когда утверждают, что машины способны иметь мнения или намерения, как это делал МакКарти, доказывая наличие трех типов мнения у термостата, мы можем задаться вопросом, включают ли характерные признаки мнения понимание и самосознание. Если мы хотим, чтобы понятие мнения было применимо к термостату, оно должно быть соответствующим образом ограничено относительно своих признаков.

Как создание, так и понимание метафоры требует способности увидеть связь между атрибутами референтов, нормально не имеющих отношения друг к другу. Чем труднее понять эту связь, тем более суггестивна метафора. Компьютерная метафора, требующая, чтобы полный набор человеческих свойств — чувства, сознание, интенциональность — ассоциировался с компьютерами, в большей степени суггестивна, чем более ограниченная компьютерная метафора, имеющая в виду аналогии лишь между некоторыми дедуктивными функциями.

В последующих главах я собираюсь развить семантическую теорию, которая допускает, что при создании метафоры могут иметь место семантические изменения. Основное понятие этой семантической теории — когнитивный процесс. Производство метафор — это не просто лингвистическое явление, которое происходит на поверхностном уровне языка; оно берет начало в более

глубинном когнитивном процессе творческого характера, открывающем новые возможности развития значений. Создатель жизнеспособных метафор тем или иным образом объединяет понятия, на первый взгляд не связанные, чтобы вызвать к жизни новое подвижное понятие, выявляющее сходство между некоторыми из своих черт и обнажающее расхождения между другими. Слишком суггестивная метафора находит слабое подтверждение в опыте, а слишком экспрессивная, то есть подчеркивающая аналогии, ранее не замечавшиеся, может получить широкое распространение и в конце концов слиться с обычным языком. Для этого свидетельства, подтверждающие связь между формальными программами и разумом, должны стать настолько значительными, чтобы компьютерная метафора уже не создавала бы «напряжение» (tension), — и тогда она будет восприниматься как буквальное выражение. Для Пылышина, однако, превращение компьютерной метафоры в буквальное утверждение есть средство создания лучшей теории.

Компьютерная метафора как базисная метафора. Пример компьютерной метафоры помогает понять еще один аспект метафоры — ее употребление, отражающее некоторую первоначальную сущностную догадку, или интуицию, составляющую фундамент всей теории. Я называю этот тип метафоры базисной метафорой. Метафоры могут также использоваться для того, чтобы выразить конкретное ощущение или вызвать представление об индивидуальной возможности. Я называю этот второй тип «передающей метафорой» (conveyance metaphor). Здесь уместно выделить некоторые из вопросов, связанных. при исследовании разума и мозга с использованием компьютерной метафоры в качестве метафоры базисной.

Первый вариант компьютерной метафоры был воплощен в выражении «искусственный интеллект» — метафоре, подсказанной успешным выполнением компьютерами алгоритмических функций, которые до появления компьютера считались исключительной прерогативой человека. Другая форма этой базисной метафоры заключена в выражении «компьютеры мыслят». Эта базисная метафора, в основе которой лежат идеи, воспринимавшиеся в 50-х годах, когда она была впервые предложена, как сенсационные, объединяет один референт — интеллект (до того времени связывающийся исключительно с человеческими существами и животными) с другим референтом — вычислительной машиной. Начиная с самых ранних примеров употребления этого слова, отмеченных в «Oxford English Dictionary», и кончая настоящим временем, интеллект (intelligence) ассоциировался с мыслительными способностями и пониманием, так что один из обычных атрибутов интеллекта — «биологический», то есть относящийся к людям и животным. Машины нормально трактуются как обладающие небиологическими атрибутами. Выдвижение компью-

терной метафоры толкает к исследованию как вычислительных машин (чтобы понять, насколько они действительно похожи на человека), так и человеческих существ (чтобы понять, насколько они действительно соответствуют компьютерам по своим когнитивным функциям). Будучи базисной метафорой, компьютерная метафора предлагает подходить к человеческому познанию, как если бы оно было вычислительной деятельностью и к вычислительной деятельности — как если бы она была человеческим познанием. Когда эта метафора была предложена впервые, она воспринималась как метафора, а не как буквальное утверждение, поскольку признавалось существование слишком многих различий между человеческим мышлением и функционированием компьютеров. Постепенно обнаруживались новые черты сходства, и странность метафоры, ее «напряжение», или суггестивность, уменьшились.

Нередко процесс исследования, начавшийся с признания базисной метафоры основной идеей всего построения, идет по пути выдвижения «передающих метафор», вырастающих из базисной. МакКарти двигался в этом направлении, когда он приписывал машинам многочисленные человеческие свойства. Он расширил список этих свойств, включив в него черты, относящиеся не только к познавательной деятельности, но и к установкам, чувствам, сознанию. Он также расширил понятие машины, применив его не только к компьютеру, но и, скажем, к термостату. Применение базисной метафоры к более широкой эмпирический области путем использования других метафор — это проверка сопоставимости референтов на доступность пониманию.

Подобная практика расширения знания путем выдвижения базисных метафор, возникающих из интуитивных представлений о нас самих и о мире, существует не одно столетие. Начиная от Платона, с его учением о неизменном царстве форм, и кончая Эйнштейном, исходившим из строгой математической упорядоченности мира, философы и естествоиспытатели прибегали в скрытой или явной форме к базисным метафорам как к фундаменту своих теоретических построений. Компьютерная метафора была выдвинута в эксплицитной форме и с сознанием того, что представления, лежащие в ее основе, носят гипотетический и спекулятивный характер — черты, которые, как полагал Пылышин, привели к построению слишком расплывчатой теории. В другие периоды истории человеческой мысли базисные метафоры принимались неявно, как, например, логическими позитивистами начала XX в., которые считали, что они не пользуются никакими априорными принципами и тем самым не впадают в ужасный грех метафизики, но в то же время исходили из допущения, что язык является зеркалом мира (базисная метафора).

Предыдущая 27 28 29 30 31 32 333435 36 37 38 39 40 41 42 Следующая