 ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ Сила воли ведет к действию, а позитивные действия формируют позитивное отношение Как определить диапазон голоса - ваш вокал Игровые автоматы с быстрым выводом Как самому избавиться от обидчивости Противоречивые взгляды на качества, присущие мужчинам Вкуснейший "Салат из свеклы с чесноком" Натюрморт и его изобразительные возможности Применение, как принимать мумие? Мумие для волос, лица, при переломах, при кровотечении и т.д. Как научиться брать на себя ответственность Зачем нужны границы в отношениях с детьми? Световозвращающие элементы на детской одежде Как победить свой возраст? Восемь уникальных способов, которые помогут достичь долголетия Классификация ожирения по ИМТ (ВОЗ) Глава 3. Завет мужчины с женщиной
Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.
| Духовность формируется с детства 1 страница
Передо мной—письмо. Пришло оно издалека—из Сумской области от еще совсем молодого человека. Он пишет: “Может быть, и неловко сознаваться, что я совсем не понимаю серьезной музыки. Иной раз зайдешь в магазин, посмотришь на пластинки — Бах, Бетховен, Чайковский — и чувствуешь, что это все из какого-то неведомого, недоступного мне мира. Наверное, понятна классика музыкальная только тем, кто с детства учится музыке”. И еще сомнение у автора письма: “Стоит ли вообще современному молодому человеку приобщаться к музыке прошлого? Не устарела ли она, эта музыка? Да и что, собственно, может она дать?” Попробую ответить. Наш великий маг литературы Лев Николаевич Толстой признавался, что, когда он утомлен, беспомощен, когда слов не хватает, он должен слушать музыку, и только после музыки готов опять к труду. Вот что такое музыка, вот что она дает. Теперь о восприятии музыки. Всем ли она доступна? Есть люди, которые с детства равнодушно смотрят на солнце, луну, гладь лесного озера. Они знают, что солнце греет, а в озере водится рыба и можно в нем купаться. И все. Другие же люди находят в созерцании природы радость, она для них — источник прекрасного, источник раздумий. По-моему, очень важно с малых лет пробудить в человеке эту способность воспринимать красоту: будь то природа, стихи или музыка. Иногда это “пробуждение” происходит стихийно. Например, композитор Глинка на вопрос, когда он впервые почувствовал музыку, ответил, что это произошло в раннем детстве. Он проснулся однажды от удара колокола в их сельской церкви. Протяжность, мелодичность глубокого звука взволновали душу. И все же полагаться на стихийность нельзя. Чтобы воспринимать музыку, получать удовольствие от классических опер, симфоний, сонат, надо учиться слушать, запоминать, размышлять над музыкой даже в том случае, если вовсе нет музыкального образования. И если уж вы зашли в музыкальный магазин и недовольны тем, что лежит там классика, а нет эстрадных шлягеров, то попросите все же “прокрутить” вам, к примеру, песню Бетховена “Сурок”. Этой песне более двух с половиной веков, но послушайте несколько тактов, и они оживят вашу душу своей гениальной простотой. Мне не стыдно признаться: я сам не сразу оценил, например, “Бориса Годунова”. Пел я тогда уже во многих операх, но когда услышал впервые оперу Мусоргского, то, не найдя в ней ничего привычного слуху, отнесся очень прохладно. Но зато сейчас я не могу ни одну оперу поставить рядом с этим гениальным творением. Не спорю, хорошая песня тоже долговечна. Но нередко случается, что век даже очень популярных песен оказывается коротким. Помнится, в двадцатые годы не было человека, который не пел бы знаменитых “Кирпичиков”. Сейчас даже упоминание об этой мелодии и стихотворном содержании вызывает улыбку. А ведь воспринималась тогда эта песня всеми нами очень серьезно, была она своего рода символом времени. А что осталось от этой “простой и понятной” музыки? Произведения же Глинки, Бетховена живут века и волнуют все поколения. Вот, к примеру, произведение двух наших гениев Лермонтова и Глинки “В минуту жизни трудную” написано в 1835 году, но для любителей музыки оно по сей день звучит свежо, ново, неувядающе. Но, повторяю, к восприятию серьезной музыки надо себя готовить. Если не специально учиться, то хотя бы сердце свое, душу открыть для ее познания. 1972 * * * Итак, детский хор? Почему я включил его в программу?* Мне, естественно, трудно сказать, что было в программе главное и что менее главное. В данном случае шел на то, чтобы отступить от обычных традиционных программ — и после Вагнера, после “Лоэнгрина”, то есть после оркестровой и духовной насыщенности перейти к а-капелльному звучанию детского хора. Приобщение детей к классической музыке — необходимо.
# * В канун своего дня рождения в Большом зале Московской консерватории И. С. Козловский давал концерт в сопровождении Симфонического оркестра Союза ССР и детских народных хоров.
Мне и раньше приходилось выступать с детьми. Сохранились, например, пластинки — “Горные вершины” Рубинштейна, которые исполнялись с Женей Талановым. Ныне он окончил консерваторию и профессорствует. Количество подобных примеров можно было бы увеличить, но суть не в этом. Л. Н. Толстой и другие выдающиеся писатели, обладавшие великим даром слова, все же неоднократно подчеркивали, что музыка — самый эмоциональный вид искусства. Воздействие ее огромно. Если сократить расстояние между городом и деревней в смысле выравнивания условий для получения музыкального образования (а с каждым годом это плодотворно делается), какое будет духовное обогащение для грядущего поколения! Оттого в каждой школе села, где есть учитель пения, как это бывало и ранее, должно звучать стройное детское пение. Как это настраивает к гармоничному восприятию мира — переоценить невозможно. И, если хотите, в детском пении есть и будущий труд солдата — защитника Родины, труженика, ученого. Далее человек уже формируется средствами “алгебры”, приобщаясь к знаниям и постигая их, но задатки духовной сути формируются в детстве, и не только с помощью алгебры. Оттого музыкальные школы в отдаленных от центра селах — радостное явление, я оно должно быть всячески поддержано. Этим школам надо помочь, особенно на первых порах, инструментами, книгами, знанием и опытом, доброжелательностью”. 1973 * * * Хоровое пение — наиболее распространенное и действенное средство музыкального просвещения масс. В этом смысле значение его безгранично велико. В хоровом коллективе подчас формируется и искусство вокалиста. Хоровые занятия способствуют выработке певческого дыхания, воспитанию голоса, всестороннему музыкальному развитию певца. Однако нельзя преуменьшать и роль индивидуальных занятий с любителями пения. Особенно важны эти занятия для тех, кто намерен избрать профессию артиста. Как у каждого человека есть свой цвет глаз, волос, свои черты характера, так и каждому певцу присущ свой тембр голоса. Помнить о необходимости бережного отношения к голосам — одна из первых заповедей хормейстера. Пение в хорошем, владеющем правильными навыками хоре никогда не повредит голосу, а, напротив, поможет певцу развить слух, ощущение ритма, ансамбля, приобщит его к культуре многоголосного исполнения, привьет ему ценное качество советского человека — чувство коллективизма и товарищества. 1959
Раздумья
Меня всегда занимала мысль: что раньше — подвиг или искусство? Какое влияние оказывает искусство на человека, на его волю к свершению героического? Вспомним сражение под Полтавой. Пушкин воспел Полтавский бой и подвиг Петра. Рылеев в своей “Думе” пережил это событие как бы с позиций Мазепы. Лист написал симфоническую поэму “Мазепа”, а Чайковский — оперу под тем же названием. Выходит, сначала историческое событие, вначале подвиг, а потом его отражение в искусстве, пусть и в разной интерпретации. Отечественная война 1812 года, битва на Бородинском поле вызвали отклики Жуковского, Пушкина… Лермонтов создал свое бессмертное “Бородино”. Позже появилась гениальная эпопея Льва Толстого “Война и мир”. Чайковский написал увертюру “1812 год”. И, наконец, Сергей Прокофьев создал оперу “Война и мир”. О борьбе князя Игоря Святославича остался величественный памятник древней нашей словесности — “Слово о полку Игореве”. А химик Бородин создал на эту тему свое гениальное творение — оперу “Князь Игорь”. Значит, сначала подвиг, а потом искусство. Но разве в грозные дни Великой Отечественной войны с германским фашизмом не вдохновляли нас на подвиги образы наших великих предков? Разве не с новой патриотической силой зазвучали для нас в эту пору бессмертные страницы толстовской эпопеи? Когда танковая лавина Гудериана рвалась к Москве, фронтовые газеты перепечатывали лермонтовское “Бородино”. И рассказ старого воина, переданный отличными, алмазной крепости стихами *, звучал в те дни как призыв к подвигу.
# * Оратория Ю. Шапорина “Сказание о битве за русскую землю” (слова К. Симонова, А. Суркова, Ю. Фейнберга).
Искусство — могучая сила, вдохновляющая на героические подвиги. Недаром же Маяковский в первые годы Советской власти писал с присущим ему гиперболизмом: Все совдепы не сдвинут армий, если марш не дадут музыканты. Мы и сегодня хорошо помним призывные, энергические песни и марши первых лет нашей революций. Мелодии этих песен живы и находят отзвук в наших сердцах. В этих песнях запечатлелась романтика революционного переустройства мира. А романтика — родная сестра подвига. * * * Имена людей, штурмующих в нашу эпоху неведомое, войдут в историю. Подвиг Юрия Гагарина, совершившего первый рывок к звездам, будет воспет искусством. Имена Германа Титова, Андрияна Николаева, Павла Поповича будут навсегда утверждены искусством для грядущих поколений. Свершения точных наук — это тоже великий подвит. Вдохновение творцов наших звездных кораблей, вдохновение физиков, проникающих в глубины вещества, в неведомый мир элементарных частиц, их поиски, драмы, разочарования и открытия — все это богатейший материал для создания монументальных полотен, музыкальных произведений, исполненных поистине бетховенской силы. Потомки будут с благодарностью за дерзание вспоминать имена наших соотечественников, которые первыми начинали прокладывать дорогу великим научным открытиям космического века. Кибальчич!.. Какая неудержимая сила, какая любовь к грядущим поколениям была у этого человека! Сознавая, что через несколько дней он будет повешен, Кибальчич нашел в себе мужество продолжать расчеты летательного аппарата. Это был подвиг, в котором слились мужество революционера и страсть конструктора. А Циолковский — этот удивительный поэт космических путешествий, автор не только всемирно известных научных работ, но и повестей! Энтузиазм Циолковского, его жизнь, которая вся была подвигом,— разве это не прекрасный пример для нашего поколения, разве это не пример для наших потомков? Искусство пока что остается в долгу перед такими гигантами, творцами поэтической мечты, которая на наших глазах становится явью. Некоторое время тому назад у нас велись разговоры о “новом стиле” эпохи. Говорили о “новом видении” в искусстве, которое якобы определяется в основе своей “революцией идей” в современной физике. “Лирики” спорили с “физиками”. Понятно, что споры были вызваны интересом к великим успехам точных наук. Но я не понимал, в чем смысл спора. Разве можно определить резкую грань между творческой фантазией поэта и вдохновением ученого? Еще Пушкин говорил, что вдохновение необходимо так же в геометрии, как и в поэзии. Творческая мысль Достоевского более восьмидесяти лет назад подсказала писателю слово “спутник”. Сегодня это слово знакомо людям всей Земли, оно одинаково произносится на разных наречиях мира. Если некоторые ученые до сих пор спорят о том, кто открыл Америку, то русское слово “спутник” в языках всех народов закрепило наш приоритет в открытии космической эры человечества. Великий физик Альберт Эйнштейн говорил, что Достоевский по-своему повлиял на его открытия. Алексей Толстой еще три десятилетия тому назад создал свою поэтическую и фантастическую “Аэлиту”. Это, может быть, наиболее убедительный пример, когда мечта писателя-реалиста обогнала ход событий, предсказала грядущие полеты людей на другие планеты солнечной системы. Значит, искусство не только способно воспеть подвиг. Оно может предсказать грядущее, вдохновлять на новые подвиги, в известном смысле даже подсказывает пути к этим подвигам. Я вспоминаю, как грустный и задумчивый, влюбленный в жизнь, доверчивый к людям, Александр Довженко мечтал о познании вселенной. Он зримо пытался представить великие открытия в глубинах космоса. Александр Довженко умер на самой заре космической эры, он не дожил до гагаринского полета в космос. Но он мечтал об этом полете. Он как художник внутренне подготавливал себя к тому, чтобы отразить в искусстве подвиги первых космонавтов. Александр Довженко всегда в своих творческих свершениях, в своих тревогах и раздумьях о судьбах искусства твердо стоял на почве реальной действительности. Он умел видеть суровую правду жизни, но при этом имел в себе силы оставаться мечтателем. “Надо уметь и в луже видеть отражение звезд”,— говорил знаменитый кинематографист. Движение народа к вершинам будущего никогда не представлялось Довженко гладкой и легкой дорогой. Это подтверждается его поэмами, его сценариями, из которых, к сожалению, многие не поставлены. Мечтавший о звездах Довженко сожалел, что люди, любуясь красавицей Десной, подчас не ощущают романтической прелести природы, оказываются глухими к сказке и преданию. Все эти русалочки, водяные и бес, на котором Вакула совершил свой стремительный полет из Диканьки в царский дворец, — все это кажется им уделом отошедшей в прошлое гоголевской фантазии. А человеку шестидесятых годов нашего века и фантазия и фантастика просто необходимы. И математика и поэзия без мечты и смелой фантазии мертвы. Ныне и подвиг математика и вдохновение художника сходятся где-то в одной точке. Их “сопрягает” мечта о будущем, их роднит творческая интуиция, — без этого невозможно рассчитать трассу космического корабля, невозможно постичь величие вселенной. Достижения нашей науки будят гордость, они порождают уверенность в том, что гармония и спокойствие восторжествуют на земле, избавленной от трагических нелепостей. Поставить достижения науки и техники на службу человеку — только на благо и счастье человеку! — вот величайший подвиг, к которому призваны сегодня люди науки и творцы новой техники. И к тому же подвигу призывает наше искусство. Судьбы научных открытий сегодня прямо, непосредственно связаны с судьбами всего человечества. Уже прозвучал первый космический дуэт в исполнении Андрияна Николаева и Павла Поповича. Песня вышла за пределы Земли, искусство постучалось во вселенские просторы. Но много ли создано таких произведений, которые достойно отражают время великих подвигов? Подвиги множатся, следуют один за другим, как по цепной реакции. К сожалению, произведения, прославляющие подвиги, не множатся с такой быстротой... Конечно, дело не только в количестве, но главным образом в качестве этих произведений. А мы вынуждены признать, что в нашей музыке, например, не появилось таких ярких произведений, которые бы достойно прославили вселенские подвиги наших людей. В наш век абсолютной радиофикации квартир, площадей, поездов, самолетов, пароходов — хотите вы или не хотите, вас постоянно в пути, на отдыхе, на улице настигает и сопровождает радиозвучание. И как досадно, когда по радио довольно часто звучит мелодия очередной примитивной песенки, то ли скороспело сочиненной на злобу дня, то ли так просто сложенной кем-то на досуге. И эту песенку не только предлагают послушать, ее еще разучивают. Сначала дикторы читают текст, потом проигрывают мелодию, затем поет солист и, наконец, хор. И это делается до тех пор, пока и диктор, и исполнители, и редактор передачи убедятся, что новый мотивчик “продвинут” в массы. А ведь наша Родина многонациональна и прежде всего именно в песне чувствуется национальность. Вы ринетесь в лес, спасаясь от назойливых звуков, но там кричит патефон или карманный радиоприемник. И опять все та же надоедливая мелодия. Или — еще хуже — скрежетание и визг “модерных” джазов, от которых начинает болеть голова на пятой минуте. А ведь песня, как правило, возникает и западает в душу в минуты раздумий, радостных или горестных. Так в раздумьях о вечности поэт написал стихи о том, как “звезда с звездою говорит”. Стихи вызвали к жизни музыкальную тему, и песня эта дожила до нашего космического века, хотя, кажется, никто не пытался “продвигать” ее в широкие массы. Мне думается, что когда-нибудь введут День молчания, День раздумий. В этот день будут прерваны радиопередачи. (Ведь гудки автомобилей и паровозов в черте крупных городов уже запрещены.) И тогда появится много новых песен, и частушек, и сказаний, в которых люди расскажут о своих подвигах, о любви своей, о поэзии окружающей жизни... Ведь в будущем и само занятие искусством перестанет быть привилегией людей определенной профессии. В этом закономерном движении самодеятельность встанет на высшую ступень. И в семье и в обществе уровень понимания искусства будет таким, где мысли и чувства Бетховена, Глюка, Мусоргского и Чайковского будут более понятны, чем сегодня. Искусство будет всеобщей потребностью — не только как наслаждение прекрасным, но как потребность творчества, как необходимость личного участия в сотворении прекрасного. И в этом случае подвиг будет неотделим от искусства, ибо сотворение подвига и его отражение совместятся в одном лице человека будущего. * * * В самую напряженную эпоху — период становления Советской власти — В. И. Ленин находил время, подчас ночью идти на квартиру к музыканту Добровейну слушать сонаты Бетховена и “Колокола” Рахманинова. Керженцев, Оболенский, Свидерский — целая плеяда старых большевиков, борясь за будущее, сохраняла духовные ценности прошлого — классические произведения... Мне вспоминается Луначарский, человек разносторонних интересов. Он горячо интересовался актуальными проблемами науки и написал много глубоких работ об искусстве. В их числе — отличный “Критический анализ Скрябина”. Мне приходилось много беседовать об искусстве с прославленными летчиками: Чкаловым, Громовым и Байдуковым. Я часто встречал их на академических концертах и всякий раз убеждался, что у каждого из них был далеко не праздный интерес к музыкальной культуре. Музыка была дляних духовной потребностью, потребностью постоянного совершенствования. Когда М. М. Громов, совершив перелет через Северный полюс, приземлился на американском континенте, его принял выдающийся русский композитор С. В. Рахманинов. Сам этот перелет был в те годы подвигом. А стремление к духовному общению с представителем искусства было потребностью летчика. Все это и есть пример той гармонии, которая так необходима человеку в наше время. Вскоре после постановки “Вертера” Государственным ансамблем оперы я получил письмо от Героя Советского Союза А. В. Белякова. В этом письме он высказал в высшей степени профессиональные мысли о спектакле. Стоит ли говорить, что это письмо произвело на меня впечатление сильнее любой рецензии. Вспоминаю другой случай. В гостинице “Москва” встретились трое: Чкалов, Корнейчук и я. Мы говорили тогда о том, как оживить оперу, сделать ее более доступной широкому кругу слушателей. В то время готовилась к постановке опера “Катерина”. Я сомневался, будет ли понятен язык Шевченко современному слушателю и как трактовать образ офицера, который фигурирует в опере как Москаль? Весь текст в оригинале оперы шел на украинском языке, офицер объяснялся с Катериной по-русски. Я напевал куски темы Матери, Катерины, Ивана, напевал по-русски и по-украински, как было в оригинале. Чкалов молчаливо слушал, не вступал в наш разговор с Корнейчуком, а потом вдруг спокойно сказал: “А ну, еще раз”. Я вновь сел за рояль и запел: “Ой хто ж мою головоньку приголубить...” Этот мужественный человек, кажется, был доволен. — Я родился на Волге. Люблю русскую песню. Но мне кажется, что оперу надо ставить так, как ты поешь — в шевченковском оригинале! Шевченковский язык богаче, а потому и понятнее, чем предлагаемый перевод. Мнение Чкалова разрешило наши сомнения. Опера шла в оригинале, в постановке Лапицкого... Я убежден, что подвиги пионеров космической навигации будут воспеты и утверждены для грядущего поколения в ярких образах искусства. Искусство прославит и подвиги тех, кто совершает сегодня великие открытия в области точных наук. Поэтов в науке у нас много. Я видел академика Курчатова в Большом зале консерватории за несколько часов до его кончины. Он слушал “Реквием” Моцарта. Слушать так, как он слушал “Реквием”, может только гармоничный человек. Ведь Курчатов из тех, кто приоткрыл частицу тайн природы всеблагой. Упиваясь величием гениальной музыки, знаменитый физик слушал внимательно, сосредоточенно, проникаясь духовной силой звучания... Когда бисировали “Lacrimoso”, Игорь Васильевич долго не уходил, слушал. Он был как бы прикован раздумьем, слушал как исповедь, как откровение тонику финала. Затем, опираясь на палку, медленно ушел. А через несколько часов этот же оркестр играл этот же “Реквием” над ним. Великое он давал, великое он воспринимал. Я убежден, что завтра уже никого не будет удивлять союз искусства и науки. И не только потому, что настоящее искусство — это тоже подвиг, подвиг равновеликий свершениям открывателей звездных миров, исследователей таинств микромира. Я вижу человека будущего хозяином природы, владеющим гигантской энергией, бороздящим океаны вселенной. Человек, стоящий лицом к лицу с безбрежным звездным миром, не может не быть поэтом, художником. Но он должен мыслить еще и как ученый — иначе, что он может понять в таинственной музыке миров? 1963.
* * * Собрались однажды гости. Возник, как водится, просвещенный спор. В воздухе висели ирония и скепсис. Горели свечи на столе. В окне отражались их блики. И я попросил всех повернуться к окну и посмотреть на эти блики. Счастлив тот, кто видит их, кто чувствует непознаваемость и тайну жизни. Может, то душа предметов, а может, наша душа. Когда лица гостей снова повернулись к свету, на них было уже совсем другое выражение. Налет снисходительности исчез, все как-то притихли, задумались... Магометанский закон запрещает рисовать лик Божий. Каждый должен быть художником, чтобы самостоятельно дорисовать в своем сердце то, о чем ведает Коран. Христианство же, наоборот, учитывает разницу между людьми, учитывает неподготовленность многих к восприятию самого понятия высшей силы. И чтобы облегчить вошедшему в храм человеку постижение и размышление на сей предмет, рисуют конкретное лицо Бога, то есть икону. Современные художники нередко предлагают нам как раз такие слишком определенно расписанные картины-иконы, не оставляя пространства для нашего собственного воображения, для нашей собственной духовной работы... Все более расписанной, как бы в готовом виде, получает сегодняшний человек и программу своего пребывания на земле в целом. Мне кажется, это обедняет. Потому что каждый должен иметь в своей жизни святые места, с а м у м е т ь с о з д а в а т ь и х, чтобы потом проникновенно ощущать и чтить. Без этого человек еще не вполне человек. 1987
Интервью Интервью корреспондента газеты “Правда” Н. Анишева — Иван Семенович, в будущем году исполнится пятьдесят лет с того дня, когда вы начали петь на сцене Большого театра. За это время оперный жанр, несомненно, претерпел немалые изменения. Что, на ваш взгляд, важно для сегодняшней, современной оперы? — Прежде всего хочу сказать о том, что, как мне думается, составляет главную силу оперного искусства вообще, секрет его притягательности для слушателей на протяжении вот уже четырех веков. Опера — жанр условный; в музыке, в пении, и прежде всего в пении, она выражает то, что волнует современного человека, передает сложный мир его душевных переживаний. У драматического и музыкального театра разные выразительные средства. Когда об этом забывают — оперная постановка, как правило, терпит неудачу. Драматургия образа у оперного артиста целиком идет от музыки. Опера, в том числе и та, сюжет которой взят из современности, требует прежде всего поэтического языка. Причем ее основными выразительными средствами являются музыка, мелодия, вокальное исполнение. На мой взгляд, современность звучания оперы не определяется только тем, о каких событиях — сегодняшних или давно минувших — она рассказывает. Ведь не случайно произведения оперной классики дороги нам и сегодня. В них затрагиваются те проблемы человеческого бытия, которые не утратили и поныне своего значения. Всегда положительные герои этих опер будут близки нам своей непримиримостью ко лжи, фальши, злодейству, своей отвагой в борьбе за идеалы. Разве эти качества несовременны сейчас? ...Не только сегодня, но и много лет назад были люди, которые смысл своей жизни видели в том, чтобы отстоять на земле правду и справедливость. Их мысли, их деяния — это тоже наше духовное наследие, и раскрыть его нетленную красоту на оперной сцене — задача благородная и благодарная. Конечно, призвание художника, в том числе и того, кто работает в жанре оперы,— это выразить прежде всего дух своего времени. И те, кто чутко ощущает пульс эпохи, естественно, не могут не искать новых форм, не дерзать, не делать открытий. Без этого невозможна жизнь в искусстве. Важно только не принижать, не огрублять условную, поэтическую природу жанра поверхностным бытовым правдоподобием, примитивным пониманием того, что на сцене современно. — Известно, что “расширить” границы жанра оперы, приблизить его к массовому зрителю пробовали и вы сами. В 1938 году под вашим художественным руководством был создан Государственный ансамбль оперы, выступления которого пользовались огромным успехом у слушателей. Что побудило вас, солиста Большого театра, человека, безмерно занятого, создать подобный ансамбль? — Жажда творчества! Тогда мы мечтали найти новую форму оперного спектакля, основу которого составляло бы звучание, а не зрелищность. Для подобного поиска необходимо было создание самостоятельного музыкального театра. Я с благодарностью вспоминаю своих коллег по ансамблю, своих педагогов — прежде всего профессора Е. Муравьеву. Выступали мы на филармонической сцене, оркестр был не виден публике, грима, специальных театральных костюмов не было. Были детали, призванные ввести зрителя в атмосферу изображаемой эпохи. Работали мы не только над классикой, но и над современными операми. К сожалению, многое из задуманного реализовать не удалось... — Очевидно, ваш опыт по созданию подобного оперного коллектива и руководству им мог бы принести пользу тем, кто приходит на сцену музыкального театра сегодня, приходит, чтобы найти новые пути его развития. С какими проблемами, по вашим наблюдениям, приходится сталкиваться начинающим музыкантам? — Молодым важно на всю жизнь сохранить запас творческой энергии, научиться “тратить” себя с наибольшей пользой. Беспокоят меня, скажем, такие факты: когда молодой солист заканчивает свое музыкальное образование и приходит работать в оперный театр, он остается по существу вне поля зрения педагога по вокалу. А певцам — ничуть не меньше, чем, скажем, артистам балета, — нужен ежедневный тренаж. Должен быть кто-то, кто регулярно бы занимался со всеми участниками оперной труппы театра, помогая совершенствовать мастерство каждому певцу в отдельности, добиваясь четкого и слаженного ансамбля. В Большом театре до сих пор с благодарностью вспоминают, например, замечательного оперного артиста Трезвинского (его мнением, кстати, очень дорожил Шаляпин), вспоминают, как во время репетиций он работал не только с артистами, но и с дирижером, декораторами, делая все, чтобы певец мог наиболее полно раскрыться вокально во время спектакля. — Иван Семенович, сейчас много спорят о будущем оперы, о том, какова ее роль в деле эстетического воспитания слушателей. Хотелось бы узнать ваше мнение по этому поводу. — Не скрою: мне очень больно бывает оттого, что теперь в концертах произведения Чайковского, Рахманинова, Мусоргского, Верди звучат гораздо реже, чем хотелось бы. А ведь это классика, являющаяся нашим бесценным богатством. В первую годовщину Октября в Большом театре на торжественном вечере прозвучали финал 9-й симфонии Бетховена и картина “Вече” из оперы Римского-Корсакова “Псковитянка”. Так Советская власть заявила себя наследницей сокровищ мировой художественной культуры. Но популяризировать их нужно еще более интенсивно. Большую роль может сыграть здесь опера. Ведь в основе ее пение — искусство, рожденное народом и бесконечно им любимое. На мой взгляд, сегодня мог бы быть полезен оперный театр с малой сценой, где могли бы идти, например, спектакли, построенные на музыкальных речитативах, другие оригинальные музыкальные постановки. Малые формы не должны тормозить развитие больших, как это подчас, по моим наблюдениям, происходит. К тому же, удовлетворяя разносторонние запросы любителей пения, мы, без сомнения, умножим их число. Я верю в будущее советской оперы. В то, что появятся новые спектакли, поставленные смело, талантливо, но с обязательным соблюдением одного правила: опере — оперное! Верю в то, что эти спектакли, сохранив верность условной природе жанра, не утратив драматизма, накала страстей, смогут поднять важную социальную проблематику. Опера ждет своих новых творцов — людей, преданных искусству совершенно бескорыстно, любящих и понимающих музыку... Интервью корреспондента “Недели” В. Резникова — Иван Семенович, давайте вспомним далекое время. Кем вы хотели, мечтали стать в детстве? —Уж во всяком случае не оперным артистом. — С чем вы дебютировали на оперной сцене? — В“Наталке Полтавке” Лысенко, потом Катерина” Аркаса и “Галька” Монюшко. — И профессиональным певцом себя сразу почувствовали? — Нет. До этого еще было далеко Даже когда не был уверен, что пение на сцене — это мое призвание. 1 января 1923 года я получил приглашение в харьковскую оперу, и только тогда начало приходить сознание, что да, могу и хочу петь в опере, а до этого в Полтаве играл и в драматических спектаклях, и даже в оперетте “Корневильские колокола”. |
